Вот давай тогда и отвечай за, что Вы нас так не любите (я хожу без шапки - "Москвич" мля!!!)

Пару часов назад перед перекрёстком Вешняковской ул и ул Модагуловой пробка из-за ДТП. В этом месте Вешняковская шириной по 3 полосы в каждую сторону. Прямо перед моей "мордой" из крайнего правого" через две сплошные разворачивается машинка с 37 регионом на номере. Случаев подобных этому по 5-10 за день. Это не даёт мне повод ...

С конца 1920-х годов в города хлынул поток деревенских жителей, которые должны были занять вакантные места на строящихся заводах, фабриках, ТЭЦ и прочих промышленных предприятиях. Но уже в 1932 году Советская Власть вернула…крепостное право — особый паспортный режим для жителей деревень. У колхозников, в отличие от остального населения, попросту отсутствовали паспорта.

А без паспорта было невозможно ни устроиться на работу, ни даже поселиться в гостинице. Отныне, собираясь в дорогу, каждый пейзанин был обязан обзавестись удостоверяющей его личность справкой из сельсовета, действовавшей не более тридцати дней. Было, конечно, много лазеек, чтобы избежать попадания в крепостную зависимость. Так, если родители отдавали своего сына в городское ФЗУ, он «не успевал» стать членом колхоза и ему выдавали паспорт уже в городе. Или, например, девушку отправляли учиться на ветеринара (для нужд родного колхоза), а она в городе выходила замуж. Как правило, находили все эти лазейки самые смелые и самые образованные. Если можно так выразиться, это были «сливки». К примеру, парень из большой крестьянской семьи, успешно закончивший семилетку, в то время как его братья учились шаляй-валяй. Такой юноша, возможно, захочет продолжить образование в районе – ему хватит задора взять котомочку и уехать поступать в ФЗУ. После ФЗУ он имел возможность остаться в городе, ему давали комнату, потом он женился, очень часто на городской девушке. И это было повсеместно. Бывало и так, что вчерашние деревенские ребята делали неплохую карьеру. Разумеется, это при условии, что они сумели влиться в городскую среду.

А что же те, кто остались? Они жили в своём колхозе, работали, рожали детей. И при этом смотрели на своего деревенского родственника, как на небожителя в бостоновом костюме. Они изначально воспринимали себя людьми, если не второго сорта, то всё равно на порядок хуже. Мол, у них там, в городе и театр, и цирк с конями и мороженое «Эскимо на палочке». Оставшиеся в деревне воспринимались (и часто воспринимали сами себя) в качестве лузеров. Это порождало «ответную» гордыню у городских. Причём, как правило, к деревенским жителям с презрением относились не коренные горожане, а именно вот эти – понаехавшие. Потомственному москвичу никогда не пришло бы в голову выискивать в толпе «дерёвню» и насмехаться над ней. Причём, не потому что он такой высоко_духовный, а потому что он попросту не видит, не считывает пейзанских привычек. «Ну да, платок, ну да, рожа красная. И что с того?» А человек, который ещё вчера месил навоз, а сегодня пахнет «Шипром» и ведёт под руку городскую барышню, завсегда «отсканирует» колхозника. И самое главное — он воспитает это презрение в своих детях! А те, в свою очередь, — в своих детях. В общем, внук понаехавшей бабушки будет гораздо бо́льшим снобом, чем внук коренной москвички. Кстати, уже упоминавшаяся Раиса Захарррна, скорее всего, дочка бывшего деревенского жителя.

Советский Агитпроп создавал прекрасные фильмы на деревенские темы – «Свинарка и пастух», «Кубанские казаки», «Трактористы», «Свадьба с приданым». Жизнь колхозника в них представлялась как бесконечный праздник. Не ошибусь, если назову этот жанр – пасторалью. Любовь пейзан на фоне красивой природы. В официальной пропаганде колхозник стоял высоко. Над портиками ВДНХ вздымалась статуя – социалистическая богиня плодородия шагала в Грядущее в паре с индустриальным Гефестом. Рабочий и Колхозница объявлялись подлинными творцами истории. И тем не менее…

Вспомните фильм «Дело было в Пенькове». Юная городская красавица с внешностью итальянской дивы приезжает в деревню… Через весь фильм красной нитью проходит её тонко сыгранная снисходительность по отношению к новым товарищам. Ну, видно же, что она презирает своё окружение, хотя и старается влиться в среду. Постоянное желание деревенских жителей смыться в город и отказ городских выпускников ехать по распределению в колхозы сделались настолько явными, что это породило целый пласт обличительной литературы, как правило, фельетонного типа. Напротив, всячески поощрялось и пропагандировалось желание вернуться в свою деревню после окончания учёбы. В журналах печатались рассказы о том, как городская модница, попав по распределению в очень далёкий колхоз, находила там своё счастье. Но, как бы там ни было, всячески подчёркивалось, что городской житель несёт колхозному населению знания. Да. Пейзане крепки своими устоями, но знаний-то у них маловато.

Шли годы, наступили кибернетические 1960-е, когда все думали о Высоком и хотели в Космос. Вся культура шестидесятников – это сугубо городская культура, более того – это культура мегаполисов. Ибо там — институты, проектные организации, стеклянные эркеры и стриженые девушки в мини-юбках. Но в начале 1970-х, в качестве реакции на тотальную мегаполизацию сознания, возникло противоположное течение – писатели-«деревенщики». Их основная идея – повернуть человека лицом к деревне, из которой, собственно, и вышла вся Россия. Деревенщики противопоставляли исконный русский уклад колхозников – бестолковой западнической культуре городских маргиналов. Деревенское в 1970-е годы стало «модным» — все эти шали, цветастые юбки, дублёнки (то есть овчинные тулупы), Гжель — Палех – Жостово – Хохлома. И – иконы. Интеллигент, разочаровавшись в Космосе, мысленно ушёл в деревню. Но всё это была вымышленная, лубочно-палехская деревня. С другой стороны, кинематограф постоянно предлагал фильмы, типа «Здравствуй и прощай», «Вас ожидает гражданка Никанорова», «Шла собака по роялю»: о сложных взаимоотношениях городских и деревенских жителей.

И всё равно к деревне относились с известной долей презрения. Это презрение могло быть упаковано в любые «одежды» — от умиления нравами до восторга по поводу свежего воздуха и парного молока. Получалось что-то странное. Желание «стирать грани между городом и деревней», как постоянно говорилось в официальной прессе, оборачивалось возведением стены. Статьи о том, что нехорошая молодёжь рвётся из деревни, а другая нехорошая – не желает туда ехать, приводили к тому, что эта проблема ещё больше усугублялась. Если в газете «Комсомольская правда» написано, что одни оттуда бегут, а другие туда отчаянно не хотят, стало быть там и вправду хрено

К тому же, городская жизнь всегда представлялась более простой — там не надо работать от зари до темноты. Отпахал 8 часов на комбинате — пошёл культурно отдохнул на танцах. Или отхалтурил, как Афоня Борщов, и тоже — на танцы. Опять же нравы в городе более свободные. Именно поэтому некоторые вчерашние деревенские девчонки довольно быстро опускались до уровня самых грязных давалок. У них не было иммунитета против относительной свободы отношений. Им скажут: «Мань, я тя люблю, потом поженимся» и всё... К чему это приводило? Падение престижа деревенского труда приводило к умиранию деревни. Кому же охота быть лузером, в то время как другие «по филармониям ходют»? Ещё один важный момент — кто создавал все эти плакаты, фильмы, статьи? В основном, городские жители, у которых зачастую этот снобизм неосознанно вырывался наружу. То бишь, человек делал качественное кино о колхозном счастии, а сам цинично ржал. А зритель, он, сердцем видит...